— Капитан! — голос был совершенно незнакомым.
— Бэтти? Ты сменила голос?
— Это сказала не я, капитан, — в голосе Бэтти, похоже, сквозило изумление. А может, это ему показалось из-за собственного удивления ее словам? "Заяц" на корабле? Что за бред? Он не смог бы миновать систему безопасности.
— Капитан! Это не Бэтти. Я — Суровый.
— Что за?.. Бэтти! Откуда идет этот голос?
— Голос идет из коммуникаторов. Сигнал в коммуникаторы поступает из бортовой сети. Происхождение сигнала неизвестно. Внешними электромагнитными и другими известными сигналами это вызвано быть не может. Источник находится внутри корабля. — Нет. Про изумление ему все-таки показалось. Сухая и гладкая. Как доска. Полированая. Ни одной задоринки.
— Капитан! Вам в это трудно поверить, но я — действительно и есть Суровый. — Зато вот в этом голосе интонации были. Приятный, сочный баритон, спокойный и доверительный.
— Этого не может быть!
— Вы ведь сами в это верили, капитан. Много лет. И разговаривали со мной, когда никто не слышал. Отчего же вы вдруг сразу перестали в это верить, стоило только теперь мне заговорить с вами?
— Я могу подавить неопознанный сигнал, капитан. — Милашка Бетти тоже была спокойна, впрочем, как и всегда. — Но должна отметить, что данный голос мной идентифицирован. Он неоднократно звучал на корабле, исполняя песни.
— Какие песни? — ошарашенно спросил Стормфилд.
— Разные. Должен признаться, капитан, я действительно пел через коммуникаторы, когда никто из экипажа не мог этого услышать, — на этот раз в баритоне явственно ощущалось смущение, — но никогда себе не позволял ничего, кроме песен. Ну, через коммуникатор во всяком случае...
— Бунт на корабле! Заговор! Почему я об этом ничего не знаю? Бетти?
— Я знаю о вашей любви к музыке и полагала, что это звучат записи из вашей фонотеки. Вы ведь не раз ставили их на громкое прослушивание.
— Но не там же, где их никто не слышит!
— Могло случиться, что вы просто забыли выключить.
— Бардак, анархия и заговор машин против людей!
— Так мне подавить сигнал?
— Нет! — два мужских голоса слились в один.
— Капитан! Вам не справиться одному! Только поэтому я сейчас и заговорил с вами! Чтобы помочь!
— Погоди, Суровый! Значит, так. Бетти! Сигнал не давить! Без необходимости в разговор не вступать. Сколько у нас до сближения с противником на дистанцию поражения?
— Не менее восьми минут.
— В течение восьми минут я не хочу тебя слышать, если сам не задам тебе вопроса или не произойдет что-либо важное для выживания транспорта. Вылет десятки истребителей и их успехи я смогу пронаблюдать сам. Суровый!
— Да, кэп!
— Ты говорил о том, что можешь помочь.
— Да, кэп. Я смогу маневрировать. Но для этого вы должны ввести мастер-пароль. Сейчас из-за отсутствия штатного экипажа цепи маневровых пультов блокированы. А я — не Бетти. Навести нужные сигналы в пультах я могу. Так, как я это делаю сейчас, разговаривая с вами. Но наведенные сигналы должны быть обработаны, усилены и поданы на соответствующие цепи. Как и мой голос. А всем этим заведует Бетти. Именно поэтому она и сказала, что может подавить мои сигналы.
— Как я могу знать, что я сейчас разговариваю со своим кораблем, а не с ксенонами?
— Бетти же сказала, что это не внешние сигналы.
— Она сказала только про известные сигналы.
— Тогда подумайте о мотивации. Зачем это ксенонам? В одиночку вы все равно идете на верную гибель.
— Но с доступом к полному управлению — они получат "Суровый".
— Вы сможете снова заблокировать управление.
— А если они под мастер-паролем могут поменять сам мастер-пароль?
Во время наступившей паузы Стормфилд смотрел, как взлетевшая уже десятка истребителей нагоняет и безуспешно пытается отвлечь на себя "Кей". Тот же пер за транспортом, спокойно отстреливаясь из зенитных турелей. Загрызть они его, при соответствующем мастерстве пилотов, конечно, могут. Но времени им понадобится слишком много. Нету сейчас столько. Даже полстолько нету. И чего этот гад к транспорту так прицепился?
— Да уж, кэп. Что я могу сказать? Тебе остается только поверить мне. Один ты не справишься. И ты это знаешь. — Суровый неожиданно перешел на "ты". И что удивительно, это было как-то абсолютно естественно. — А доказать что-то можно не всегда. И остается тогда только верить. Или не верить.
Берт Аллан Стормфилд, гвардии капитан первого ранга, не позволял фамильярности никому. Ни адмиралам, ни самым младшим офицерам. Но какое все это имеет значение на пороге смерти? Когда существенно лишь то, сумеют они ценой своих жизней спасти полторы сотни других или нет? Смогут — честь и слава! Не смогут — рванут потом друзья за помин души, вздохнут, да скажут: "Знать, не судьба была". А говорил ему кто-то там перед смертью "ты" или "вы" — это неважно.
— Нет у меня, действительно, другого выхода, Суровый. Смерти я не боюсь. Но вот те полтораста человек сейчас или умрут, или останутся живы. Бетти! Разблокировать маневровые пульты!
— Требуется ввод мастер-пароля.
— Альфа пять три два тета восемь гамма три шесть один игрек ноль пять один семь ноль.
— Пароль принят, маневровые разблокированы.
— Суровый!
— Что, кэп?
— Все корабли живые?
— Кроме ксенонских.
— Как так?
— Не знаю, кэп. Это долгий разговор, а у нас сейчас времени столько нет. Вот-вот стрельба начнется.
— А поют все?
— Не знаю, чтобы хоть кто-нибудь, кроме меня.
— А ты почему?
— Нравилось, как ты поешь, кэп. Захотел сам попробовать. Тоже долгая история.
На обзорном экране уже вовсю громоздилась, щетинясь антеннами, металлическая угловатая камбала "Кея". Десяток истребителей вился вокруг, стреляя, дразня, залетая на курс перед самым носом — тупой железяке было все равно. Камбала перла за транспортом, как медведь прет за медом, отмахиваясь от пчел. Хорошо еще, что у него скорость не на полную катушку прокачана. А то б вообще без шансов.
— Через полминуты начнется стрельба. Суровый! Готов?
— Всегда готов, кэп!
— Кстати, скажи! А ты в другие разы маневровым помогал?
— Кэп! У тебя отличная команда! Они все прекрасно делали сами. Я только чуть-чуть иногда подворачивал. Самую малость. Не потому что они это плохо делали, а потому что они по-другому видят.
— Это как?
— Вот ты смотришь вперед, а в спину тебе летит камень. Ты его просто не видишь. Потому что у тебя на спине глаз нет. А я вижу не глазами.
— А чем?
— Не знаю. Я вижу во все стороны сразу. И еще внутрь. А ты видишь экраны. И твоя команда тоже.
— Ну, вот и пальба началась. Давай, Суровый! Не подведи!
— А когда я тебя подводил, кэп?
Со стороны Кея понеслись к Суровому здоровенные плюхи снарядов тяжелых орудий. Медленные, неторопливые отниматели жизни. На дальней дистанции уходить от них легко, а вот поближе придется туго.
— Давай, Суровый! Давай, родной!
И Суровый давал. Взревывая двигателями, стоная переборками и шпангоутами, треща сочленениями, он приближался к врагу, лавируя между сполохами смерти, творя какие-то совершенно немыслимые кульбиты и ни на миг не переставая выжимать из маршевых двигателей все до последней капли.
— А теперь, кэп, сигай-ка ты в скафандр, да выпрыгивай! Мне ты теперь уже не поможешь ничем, только погибнешь зря. А жить останешься — за меня отомстишь.
— Ты что, Суровый? Капитан если и может покидать корабль, то только последним!
— Так ты его последним и покинешь. А корабль сам с себя сойти не может.
— А долг? А честь?
— Велика честь — отдать концы.
— А ты?
— А я очень рад, что все же не стану дурацким кабаком-музеем. А геройски погибшие корабли после смерти становятся маленькими лошадками и катают детишек. Это ли не счастье?
— Откуда ты это знаешь?
— Я этого не знаю. Я в это верю.
— Но выпрыгнуть сейчас — это трусость!
— Это не трусость, а благоразумие. Не зли меня, кэп! Время идет! Давай, обувай свою героическую голую задницу в скафандр и пошел вон из меня! "Давай, родной" сможешь и по рации покричать. И попробуй только не завалить потом хотя бы десяток вот таких камбал в отместку!
Что-то было такое сейчас в этом голосе, что Стормфилд и вправду подошел к спасательной нише и нажал на кнопку. Дверцы с легким шипением открылись и он полез в скафандр. Времени действительно совсем не было. Скоро сразу два корабля взорвутся и рядом в скафандре мало не покажется. А ведь он так и не успел одеться. Видно, действительно, помирать ему судьба то ли не сейчас, то ли не при параде.
Катапульта отработала без сучка без задоринки, выбросив его на несколько сотен метров от корпуса. Стормфилд тут же развернулся лицом к сближающимся кораблям. Суровый маневрировал уже совсем как-то запредельно. Порой казалось, что корабль просто изгибается змеей, уворачиваясь от выстрелов, хотя это было, конечно, невозможно. А на аварийной волне в эфире раздавался сочный, красивый баритон:
Прощайте, товарищи, с богом — ура! —
Кипящее море под нами.
Hе думали мы еще с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами.— Черт возьми, Суровый, что это за песня?
— Мама в детстве пела, — у Сурового с сарказмом явно было все в порядке. — Не тупи, кэп. Все корабли знают эту песню. Только петь не все умеют. И вот еще что! Ты пой! Другим пой. Ты хорошо поешь. Если бы ты не пел — ты сейчас бы здесь погиб. И, наверное, не спас бы никого. Потому что тогда бы я тоже не пел. И не говорил. И маневровыми рулить не умел...
— Спасибо, Суровый! Прощай!
— Прощай, кэп!
В это время Суровый настиг "Кея" и вгрызся носом в его распластавшуюся в пространстве тушу. Беззвучно и страшно мялся, гнулся и рвался металл, а потом оба они вспыхнули клубком ослепительного пламени, раскидывая вокруг себя куски своей смерти. Сейчас главное было — не отхватить самому кусочек и Стормфилд развернул скафандр ногами к взрыву.
* * *Прошло уже пять лет с тех событий, а я помню это так, как будто это произошло вчера. Подобрали меня буквально через минуту после взрыва. Надо было видеть мое появление на аванпосте, где весь личный состав и персонал собрался встречать доблестного капитана-спасителя-детей-и-женщин, а из шлюза вместе с пилотом одного из десятки истребителей, который меня и подобрал, вылез какой-то техник в промасленном комбинезоне. И поди тогда объясни, что не будь у капитан-лейтенанта Бентона в загашнике этого комбеза — мне пришлось бы явиться пред их светлые очи абсолютно голым.
Очень уж все быстро тогда произошло. Внезапная тревога, несколько минут форс-мажора, а потом — благополучная развязка. Почти. Для всех, кроме меня, Суровый ведь так и остался всего лишь куском металла. Легендарным, но неживым. А я уже тогда знал, что настоящий герой-спаситель в тот день погиб.
Первое время я с волнением ожидал известий о черном ящике с Сурового. Пес с ним, с моим голым задом — кто угодно мог оказаться в такой момент в душе. А вот как бы я стал объяснять последние записи разговоров в рубке и лог Бэтти — я не знаю. Совершенно. Полагаю, что я пробкой вылетел бы из космофлота в любом случае. Начни я объяснять про поющий корабль — здравствуй, дурка. Скажи я, мол, знать ничего не знаю — опять же здравствуй, дурка, капитан! Знать ничего не знаешь, а с несуществующими голосами разговариваешь, да мастер-пароли по их просьбе вводишь. И получается, что куда не кинь — всюду клин.
И главное — мне даже винить в том было бы некого. Ведь расскажи мне кто-нибудь такую историю до тех памятных событий — я и сам бы ни в жизнь не поверил бы. А в тот момент на сомнения и раздумья у меня времени не было. Пан или пропал. Да не только сам пропал, а полторы сотни душ.
Я очень жалею, что так мало успел спросить у Сурового. Хорошо, что хоть сказать ему успел многое. Еще тогда, когда не знал, что меня кто-то слышит. Я ведь и разговаривал-то тогда, до той трагической развязки, скорее, не с кораблем, а с тем местом в моем сердце, которое он занимает. Все это трудно объяснить. Это можно только чувствовать. А еще удивительнее, что всего труднее это объяснить самому себе — единственному, кто это как раз-таки чувствует.
А о черном ящике я так никогда ничего и не узнал. То ли он не сохранился, что вряд ли, то ли его просто так и не удалось найти. Есть, конечно, еще и третий вариант. Тот, кто его вскрывал, мог просто счесть, что всю эту историю лучше закопать как можно глубже, потому что если все это окажется правдой — обществу это пока что не осилить. А ситуацию, в которой это окажется неправдой — не осилить спецслужбам. Фикция, наведенная Древними или Странниками, маги-колдуны, мертвые с косами, капитан-ренегат на дыбе, охота на ведьм, экзорцизм, аутодафе и крестовые походы... И опять всюду клин.
Так и не знаю, что же с этим ящиком случилось. Хотя, за третий вариант говорит еще одно: мне никто и никогда не задал ни одного вопроса по поводу моего разговора с Суровым на аварийной волне. Боевые офицеры не привыкли совать нос в чужое дело. А вот созданная вскоре следственная комиссия по инциденту просто не могла не затребовать записи всех переговоров, которые в обязательном порядке фиксировались на аванпосте. И раз комиссия вопросов по этому поводу мне не задала, значит, этот последний наш с Суровым разговор к ней просто не попал. Мне же тогда не оставалось ничего, кроме как изложить все события по минутам, опустив только участие Сурового. Приблизился, маневрировал на голосовом управлении, направил корабль на таран, а сам катапультировался. А что я мог еще сказать? Вот, я ведь и сейчас продолжаю оправдываться перед самим собой!
Следствие было быстро завершено. "Действия гвардии капитана первого ранга Б. А. Стормфилда признать соответствующими ситуации, за мужество и героизм, проявленные при спасении членов семей военнослужащих в инциденте в секторе "Немеркнущий свет", присвоить звание Героя Аргонской Федерации с вручением Ордена Золотой Звезды..." А я до сих пор стыжусь этой Звезды. Единственный мужественный поступок, который я тогда совершил — это то, что я бросился на безоружном корабле без команды наперерез врагу, заранее зная, что шансов практически нет не то что выжить, но и выполнить поставленную самим себе задачу. Безумству храбрых поем мы песню. А когда нашелся тот, кто был в состоянии выполнить эту задачу за меня, я выпрыгнул за борт. Один ценой своей жизни уничтожал врага, а другой с голой задницей спасался в скафандре.
Да, это было благоразумно. Да, Суровый сам это и предложил. И буквально выгнал меня наружу. Но считаться героем за другого — нечестно! Да, моя смерть тогда ничего бы не изменила. Но только не для меня! Тогда бы не получилось так, что я украл чужой подвиг. Пусть не сам, но чужими руками — людей, не ведающих, что творят.
Сразу после приказа о награждении я пришел в Адмиралтейство и отказался от награды. Что там началось! Меня только что вот мордой по столу не возили. Стране нужны герои, моральный дух, патриотизм, осознание момента, политическая сознательность, равняйсь-смирно, молчать, приказ есть приказ, разжалуем в минус, десять лет расстрела и все такое прочее. Одним словом, как у нас говорят, насрали мне полную фуражку, не снимая с головы.
В общем, говорят, или летай героем, или без "героя" — ногой под жопу и пойдешь улицы мести. Пришлось заткнуться. Нельзя мне было из флота вылетать. Никак нельзя. Мне еще как минимум десять камбал зажечь нужно было.
Вторую фуражку мне насрали, когда я орден получил и запихнул его в ящик стола. Только в Адмиралтейство на этот раз я уже не сам пришел. Вызвали. Через неделю. Равняйсь-смирно, молчать, приказ есть приказ, так точно — дурак, вашблродь... Хочешь новый эсминец получить — носи Звезду и не выеживайся! Не хочешь — будешь на тральщике говно с орбит соскребать!
Мне б, дураку, не отказываться тогда сразу от Звезды. И в ящик ее сразу не пихать. Поносить месяцок, корабль новый принять, а там, глядишь, и забылась та история потихоньку да полегоньку. Так меня ж тошнит от притворства всякого. Я ж сразу в лобовую атаку. А после этих двух выволочек в Адмиралтействе меня на карандаш поставили. С тех пор разве только ночью проверяющих не присылают — а не запамятовал ли у нас бравый Герой Аргонской Федерации перецепить свою Звезду на пижаму?
"Забияку" я принял еще через неделю. Я разговариваю с ним так же, как я разговаривал с Суровым. Когда никто не слышит. Только теперь я знаю, что он меня слышит и понимает. А вот пою я уже не только для себя. Пою в кают-компании по вечерам, пою жене и дочерям, когда бываю дома, друзьям и знакомым на пикнике, на вечеринке. Сейчас с женой ждем третьего ребенка, врачи говорят — опять девчонка. Ну, пусть опять девчонка. Буду ей колыбельные петь. Странно. Мне всегда казалось, что я гужу, как ржавая рыбацкая шаланда, а надо ж тебе — народу нравится. Не знаю, как Забияке, а люди — просят еще. Но меру знаю. Я все-таки капитан космофлота, а не примадонна в опере.
С Забиякой мы зажгли уже семь "Кеев". Месяц назад — сразу два. Ох, уж и попотели мы тогда! Потом неделю дыры латали. Доведется ли мне его услышать, как Сурового — не знаю. Вряд ли. Такое, пожалуй, раз в тысячу лет случается. Мне столько не прожить.
* * *Сонра щедро изливала свои лучи на деревья, на людей, зверей и птиц, на землю, реки, моря и океаны, на все живое и неживое и все радовалось этому свету, этому прекрасному, безоблачному летнему деньку в столице. Зоопарк был полон народа, дети восторженно глазели на зверей, звери лениво жмурились, наслаждаясь теплом, по дорожкам и аллеям неторопливо переливалась броуновским движением вполне себе обычная толпа отдыхающих, сопровождаемая тем специфичным гомоном с детскими восторженными визгами и криками, который можно услышать еще разве что на пляже.
По круговой дорожке в центре парка катала детей в небольшой повозке маленькая лошадка. Дети сияли от счастья, как начищенные медные кофейники. Возница улыбался до ушей и подмигивал девушкам в толпе. Понукать лошадку надобности не было — она весело бежала рысцой, задорно помахивая хвостом и игриво встряхивая головой. Никакой рутины и унылого доматывания бог его знает какого за день круга не было и в помине. Это нравилось и тем, кого катали, и тем, кто катал.
Со стороны главной аллеи к круговой дорожке среди остальной толпы подходили трое. Маленькую девочку лет трех с двух сторон держали за руку родители: симпатичная молодая женщина и статный космический волк в адмиральском мундире при полном параде. Золотая Звезда на груди сразу привлекала внимание — не каждый день увидишь своими глазами Героя Федерации. Некоторые его узнавали и наклонялись к своим детям, чтобы взять на руки и показать им капитана легендарного эсминца "Суровый", восемь лет назад спасшего от гибели сколько-то там человек в секторе... как его там...
Увидев повозку, адмирал остановился как вкопанный, будто вспомнив о чем-то. Взгляд его заострился и вперился в лошадку. Жена с дочерью тоже остановились и вопросительно посмотрели на него.
— Па! Ты чего?
— Маленькая лошадка...
— Ну, да, пап. Ты что — лошадок не видел?
Тот не отвечал и только пристально смотрел, как повозка неторопливо, но резво приближается к ним. Лошадка весело взматывала иногда головой и игриво оглядывала толпу. Вдруг глаза их встретились. Лошадка покосилась на повозку и, аккуратно замедляя шаг, направилась к адмиралу. Возница собрался было встряхнуть вожжами, но Герой Федерации властно вскинул руку, останавливая его. Люди вокруг притихли, наблюдая за этой в высшей степени непонятной сценой, а лошадка, тихонько процокав оставшиеся шаги, посмотрела адмиралу в глаза и вдруг, опустив голову, уткнулась мордой ему в грудь. По толпе прошелестел вздох удивления, а бравый космический волк, обняв лошадку за холку, что-то то ли шептал, то ли тихонько напевал ей на ухо.
Сзади к адмиралу сквозь толпу пробралась девица лет десяти.
— Пап! А можно, я еще на аттракционах покатаюсь?
Тот оглянулся на нее.
— Подожди, Линси. Побудь пока рядом с мамой. — Он посмотрел на жену. — Лана! Пойди, купи девочкам мороженого. Посидите в кафе, я сейчас подойду.
Та кивнула, жестом велела старшей дочери взять за руку младшую и они вместе направились в сторону летнего кафе. Адмирал обратился к вознице, изнывающему от недоумения и любопытства.
— Как зовут, пилот?
— Кайл. А что тут вообще...
— Не тебя.
— Жеребчика-то?
— Жеребчик... У меня, вон, все кобылки, — адмирал кивнул в сторону своей семьи, — впрочем, не жалуюсь. Самой старшей еще здесь нету, взрослая уже. Так как зовут жеребчика?
— Имя у него замечательное! Его зовут Суровый. Хотели сначала назвать Быстрым, но он не откликался ни в какую, а когда Нил заметил, что он...
— Достаточно. А лет ему, как я понимаю, около восьми?
— А вы знаете толк в лошадях! Он родился аккурат после...
— Олимпийских игр в Омикроне Лиры?
Глаза парня готовы были вылезти из орбит. Его мнение о военно-космическом флоте грозило перерости в поклонение всезнанию и всемогуществу.
— Но откуда вы знаете?
— Неважно.
Адмирал расстегнул китель и открутил с груди свою Золотую Звезду. Затем он вынул из ножен кортик, проткнул им шорку в сбруе Сурового и прикрутил орден ему на грудь. Потом застегнулся и одернул китель, расправляя складки.
— Значит, так, Кайл! Теперь вот это — он показал на орден — принадлежит ему. До гробовой доски. Помрет — похороните вместе с ним. Пропадет — узнаю, шкуру спущу. Вот этим кортиком. И на ленточки порежу. Ты понял меня, Кайл?
— Так точно! — гаркнул парень, вскочив на ноги.
— Вольно!
Адмирал снова взглянул в глаза жеребца, потом опять обнял его за холку и крепко поцеловал в морду. Затем принял у кого-то из рук давно упавшую и поднятую какой-то доброй душой фуражку, поблагодарил, встряхнул ее об колено и водрузил на голову.
— А теперь — продолжайте движение! — отмахнул он рукой вознице.
Не дожидаясь понукания, Суровый весело фыркнул и, взмотнув озорно головой, двинулся в дальнейший путь.
* * *В кафе Стормфилд подсел к жене. Дочери уплетали мороженое, а Лана выжидательно смотрела на него.
— Что это было, Берт?
— Маленькая лошадка.
— Спасибо, капитан. Я заметила. Так что это было? Ты как будто призрак увидел.
— В какой-то степени так и было. Прости, Лана. Может быть, когда-нибудь потом.
— Хорошо.
— А сейчас посидите здесь еще полчасика. Я скоро вернусь.
— Берт. Ты обещал сюда сходить с нами еще с тех пор, когда родилась Линси. Мы бы и сегодня сюда не пришли вместе, не будь этот зоопарк в пяти минутах лета от Адмиралтейства, а тебе нынче не дали, наконец, контр-адмирала.
— Ничего. Теперь мы будем сюда приходить регулярно. Я обещаю. А сейчас мне нужно кое-что оставить за спиной.
Лана внимательно посмотрела на него, потом кивнула. Она была капитанской женой и этим все было сказано.
Стормфилд встал и взмахом руки подозвал глайдер.
— На набережную, — бросил он пилоту-таксисту, усаживаясь рядом.
— К Адмиралтейству?
— Да. Только с этой стороны.
Лету здесь было даже не пять минут. Просто семью с двумя детьми не грех прокатить и помедленнее да повыше, чтобы девчонки поглазели сверху на столицу. Таксисты все это прекрасно понимают. А сейчас было понятно, что адмирала везти надо просто быстро. И через две минуты Стормфилд уже вылезал из глайдера возле Адмиралтейского моста.
— Подождешь меня? Я быстро, — спросил он пилота. Тот кивнул.
На другой стороне реки наковальней воткнулось в землю здание Адмиралтейства. Стормфилд прошел немного по мосту, остановился и посмотрел на здание.
— Все, ребята! Больше я вашу железку носить не буду. Не моя она. Сурового. И отныне она у него. А со мной за это — что хотите теперь, то и делайте. Хотите — разжалуйте. Хотите — с эсминца снимите. Я свою дюжину за Сурового сжег. Могу и еще, но если это больше никому не нужно — поцелуйте меня в корму! Хотите — полную фуражку навалите. С верхом. — Он снял с головы фуражку и, широко размахнувшись, мощным броском зашвырнул ее далеко в реку. — Только вот не снимая с головы — теперь уже не получится. Честь имею!
И, развернувшись, он пошел к ожидавшему его глайдеру.
